Sienna

Глупость. Новогодняя история

* Позже, сидя перед незажженным камином со стаканом виски в руке, продолжил свое разрушительное дело. Размышлял. Хотя понимал, что правильнее, конструктивнее будет просто лечь в постель и заснуть. Не тревожить себя. Не надо было вообще сегодня оставаться одному. Простое, незатейливое общение, ни к чему не обязывающий секс... И движение вправо и вверх успешно продолжилось бы.
Налаженный процесс засбоил. Но никого не было рядом, чтобы это заметить. Многолетняя привычка не позволяла проявляться этому на работе. Он работал по инерции, компания, эта махина, тащила его, увлекала в своем поступательном движении. Ему казалось, что, даже если он упадет бездыханный, этот маховик поднимет его и придаст видимость жизни его движениям. Видимость жизни. А ведь не исключено, что упал-то он давно. И вся эта суматошная деятельность - только видимость.
Но ведь он чувствует, что что-то не так. Значит, где-то глубоко в его сознании запрятан эталон - как все должно быть. Если он осознает, что это видимость жизни, значит, знает, что же такое жизнь?

* Он хотел любви. Со страхом и удивлением - хотел любви. Это было безумием, но он хотел страдать! Чувствовать себя живым. Он не любил все эти романтические бредни, вообще не видел в них смысла, но всплывало откуда-то из Грина - «несбывшееся». В нем таилось это несбывшееся, пряталось - и вот вышло на поверхность. Он сам помог ему выйти.

* Катя представлялась ему совсем не обычной женщиной. Венерой, выходящей из раковины. Его нисколько не смутил этот неожиданный образ. Да, она выходит из раковины прошлого, таинственная, незнакомая - и знакомая до последней черточки. Вымышленная. Выстраданная. Просто женщина, выходящая в мир, где еще нет вещей, нет одежд, украшений. Только она, любовь

Пушистик
Все будет хорошо

*
Она взяла его за руку, довела до постели и усадила. И села к нему на колени, первый раз сама села, прижалась к нему. Он обнял ее и замер, чувствуя, как уходит горечь из его сердца, как мир снова становится радостным и счастливым. Катя с ним, она простила его еще до того, как он попросил об этом. Он судорожно вздохнул, притянул Катю к себе и поцеловал долгим и нежным поцелуем. А потом они замерли и долго сидели молча, наслаждаясь тишиной и покоем в своей душе…

*
… Не было Марша Мендельсона, не кружился вокруг невесты ворох белых юбок, не взрывалось шампанское… Но были его глаза – любящие, счастливые. И были ее слезы, закапавшие и размазавшие ее роспись в большой толстой книге. И была элегантная женщина с прекрасным именем – Светлана Николаевна, которая говорила им хорошие, прочувствованные слова, от которых слезы текли еще сильнее… И был трогательный и нежный поцелуй… И было счастье любить и быть любимой…

*
Они дошли уже до двери, когда вдруг услышали: «Палыч! Подожди, Палыч!» Роман вскочил с места и чуть не бегом рванулся к Андрею. «Я тебе сказать хочу, Андрей… Будь счастлив, слышишь?! Ты столько ради этого счастья вынес, что теперь не имеешь права быть несчастным, ты понял? Ты просто обязан быть счастливым. Несмотря ни на что, вопреки всему… Ты понял, Андрей? Понял?! – Роман почти кричал, схватив Андрея за плечи и глядя ему в глаза, будто искал в них подтверждения того, что Андрей обязательно будет счастлив. – Будь счастлив, Палыч!» Андрей тоже положил Роману руки на плечи, и так они и стояли – два закадычных друга, которых разводила судьба – и смотрели друг другу в глаза. А потом обнялись, застыли на мгновение, и снова посмотрели друг на друга. «Спасибо, Ромка! – сказал Андрей. – Я БУДУ счастлив. Я тебе обещаю». Он оглянулся на Катю, взял ее за руку, и они вышли.

*
Павел Олегович встал с кресла, отошел к окну. Ну что, получил? Старый дурак… И ведь, главное, не поспоришь… Ведь все видел, все понимал, и отношение Андрея к компании знал, и видел, как больно, как плохо Андрею было, как он старался загладить свою вину… И не дал ему ни одного шанса. И еще обрадовался, что Андрей уехал, что не надо с ним больше отношения выяснять… Практически, вычеркнул сына из своей жизни… Прообижался… И потерял компанию… Николай прав: Андрей бы этого не допустил. После того, что он пережил, он бы уже не стал пускаться на авантюры, каждый свой шаг бы проверял… А если бы еще и Катя была рядом… И Николай… Как же он, всегда гордящийся своим умением разбираться в людях, не увидел, не понял, какая у Андрея сильная команда, как самоотверженно они работали, чтобы спасти компанию… Обиделся на сына: не оправдал, мол, он моих надежд, обманул, не рассказал… А Андрей просто знал его реакцию, знал, что, как только он расскажет о кризисе, его тотчас отодвинут от дел, выгонят из президентов и не дадут исправить содеянное… Да-а-а, Павел… И отец ты плохой, и психолог никудышный…

Ragazza
Щастье

* Они любили друг друга, и им было хорошо вместе, и столько было уже в их жизни самого разного, приятного и трудного, и радостного и печального, что порой им казалось, что они успокоились, что былой накал чувств поутих, и их относило друг от друга, и они как-то меньше разговаривали, замыкались в себе, будто охраняя свой собственный мир, природа восстанавливала равновесие, но оказывалось, что каждый раз, это только для того, чтобы вернуть их друг к другу. И все возвращалось, и они искали и находили друг друга, как в первый раз. И раздавался его особый голос, и у нее так же, как когда-то, замирало сердце и внутри зажигалось маленькое солнышко.

Natally

Хочу замуж

* «Я попытаюсь забыть обо всём... Знаешь, мне уже и самому этого хочется». Я мучила его, и он уже был согласен забыть, только чтобы избавиться от боли. Ему болело, сильно болело... И разве я не почувствовала тогда этой боли? Она ведь облаком окутала меня на той стоянке, и я смотрела ему вслед, уже тогда зная, что всё - правда...

* Я держала в руках маленькое чудо. Гладкое и шершавое одновременно, отполированное чуть солёной водой Балтийского моря. Ракушка, такая тонкая, что сквозь нежно-розовые стенки просвечивает солнце и делает их оранжевыми... почти коралловыми. Держа её на свету, здесь, у окна моей комнаты, я как будто перенеслась на берег моря. Песчаный, предзакатный.
Когда я посмотрела на Андрея, в моих глазах, верно, отразился этот розово-оранжевый свет... Потому что я увидела его и в глазах Андрея. Он улыбался, с такой нестерпимой нежностью, что в глазах, мне показалось, блеснули слёзы.

Амалия

Суета, апрель, черешня

* …А я им скажу, что мне нужна Катя. Катя Пушкарева. Та самая – готовившая по моей указке липовые отчеты. Заложившая меня на совете и исчезнувшая из моей жизни. Та самая – с тонкими пальцами, по-детски узкими запястьями и большущими глазами из-под круглых очков. «Хозяин и госпожа Пушкарева уехали вместе несколько часов назад». Вот эта мне нужна – сообщу я отцу с матерью. Которая теперь «госпожа». Которая уехала с «хозяином». Она, и никто другой. Без нее ничто не имеет смысла.

* Я скажу, что именно о будущем и думаю. О том будущем, которое не желает сбываться. То есть – не способно сбыться. Потому что я его убил. Я выстрелил в собственное будущее, не осознавая этого. Прошелся пулеметной очередью. Души наших с Катей детей были совсем близко – спустились с небес в ожидании своего часа, ТОГО САМОГО МОМЕНТА. Но мы их обманули – момент не настал. Наверное, души детей еще долго недоумевали: как же так? Что им теперь делать? Ангелы плакали и трубили в трубы. Трубили отступление…

* Здесь, на Арбате, все трудные слова и тягучие фразы стразу вылетели из головы, будто их и не было, а ветер вдруг приобрел цвет – он стал серебряным. Что за странное свойство атмосферы?.. Какая-то аномалия?..  Или просто не замечал никогда, не приглядывался, не всматривался?.. Так ведь это же уму непостижимо – приглядываться… к ветру…   
Прозрачно-серебристые, видимо-слышимые и такие живые потоки воздуха – в центре Москвы… фантастика.

* …Глаза не находили ее всего минуту или две. И это были самые страшные минуты в его жизни. Потому что предстояло убедиться – привиделась или настоящая. Совсем сошел с ума или еще остались какие-то проблески. Слишком мало смотрел на нее – всего каких-то пару веков, это же так ничтожно, безжалостно, так жестоко, даже если он преступник…

* …Будто очнулся – пошел прямо на нее. Кого-то, кажется, оттолкнул по дороге – даже не запомнил. Вроде извинился машинально… Шел как таран, видя перед собой цель, видя единственно возможную мать своих детей, и даже знал, что первый будет – мальчик, потом – девочка,  потом – как получится… И где-то понимал, что шоколадные глаза ее сейчас нальются холодом и отторжением, и надо будет как-то продираться сквозь него, как-то ломать эту несокрушимую плотину, потому что души их детей все еще где-то близко, они все еще на что-то надеются, ну нельзя опять стрелять в них из пулемета, они уже один раз выжили, они не сломались и достойны того, чтобы все-таки появиться на свет…

* вошедший в вестибюль Жданов показался консьержке еще более инопланетным и «в Козероге», чем Роман Дмитрич и два его «телохранителя». И слов-то не подберешь. Не то что одержимый – а… яростно счастливый. Глаза сверкают черными алмазами, весь на распашку, огненный какой-то – кажется, прикоснешься и отдернешь тут же руку, получив ожог. Или удар в двести двадцать вольт. Девушка тоже… с неземным лицом. Кончики ресниц подрагивают и серебрятся – что это, игра света дает ощущение запутавшейся в них звездной пыли?.. Улыбается. Не кому-то определенному, а просто – мирозданию. Галактикам. Близким и далеким…

* …Прижался лицом к ее волосам. Дышал ветром, сохранившимся в прядях. Оттепелью. Весной. Легким касанием сознания проскользнуло: пусть еще сто раз - через ад. Валяться на снегу избитым, с лицом, превращенным в месиво, и мечтать о смерти – пусть, сколько угодно, раз уготован этот миг. Раз так милосерден к нему апрель, и эта женщина, которая прощает невозможное

Сплин

Дом

            Кому и когда удавалось описать словами взгляд любящих людей? Кому и когда удавалось рассказать о любви так, чтобы не осталось в ней никакой тайны?
            Слова, слова… Беспомощные слуги разума. Бессильны вы перед таинством любви. И только сердце, человеческое сердце знает о любви все, только для него одного не существует тайн и ему не нужны никакие слова.
            Мы ходим по улицам, спускаемся в метро, путешествуем на поездах, летаем на самолетах и везде и повсюду сталкиваемся с тысячами людей. Чаще всего мы не обращаем на них никакого внимания и проходим мимо.
И вдруг… как яркая вспышка света, как электрический разряд!
Влюбленные глаза!
           Как, почему, по каким признакам наше сердце замечает в толпе прохожих мальчика и девочку не отрывающих друг от друга любящего взгляда, или пожилую пару, нежно поддерживающую друг друга?
           Как мы понимаем, что вот сейчас на мгновение на секунду мы увидели перед собой истинно любящих людей?
           Можно сколь угодно долго говорить о любви, можно убеждать и убеждать в этом и себя и окружающих, и никто в эту любовь не поверит. Но достаточно буквально одного единственного взгляда на влюбленных и вот уже, озаренные светом чужой любви, теплеют глаза прохожих и на их лицах появляются светлые радостные улыбки.
           Спасибо вам влюбленные! Вы поделились с нами своими счастливыми мгновениями.

Ludmimilochka

Сцены непровинциальной жизни

* Прошлое нельзя скомкать и выбросить в мусорную корзину, как …исписанный лист бумаги или просроченную шоколадку. - Роман оторвал взгляд от узорчатой ограды сквера и пристально посмотрел на Катю. – Но, прошлое можно принять, - Катя вдохнула в грудь побольше воздуха, - принять таким, какое оно есть, другого все равно не будет.

* Андрей вздохнул и обвел взглядом зал. Чего он боится? Все эти люди его с Катей близкие и друзья, они не ждут от него вокальных подвигов и не станут проклинать того медведя, что в детстве отдавил Андрею уши. Его взгляд остановился на Кате, и он понял, что в этом зале находится человек, который переживает за него сильнее, чем он сам. «Андрей Павлович, вы так пели, у вас такой голос!» - донеслось из прошлого. Андрей усмехнулся. К черту. Он знает, для кого он будет петь.

* Катя обхватила себя руками и посмотрела в его, будто шторами задернутые глаза.
- Андрюш, прости меня.
Он дернулся, как от удара хлыста, сглотнул.
- Катя, я ничего не понимаю, - он опустил руки на стол, его словно судорогой сведенные пальцы пытались ногтями вгрызться в поверхность стола.
-Я попробую объяснить, - сказала Катя, не сводя глаз с его мучающихся пальцев. - Я все сразу поняла, мне даже не нужны были объяснения Маши и Амуры. – Она вдохнула воздуха и снова заговорила. – Я верю тебе.
- Я ничего не понимаю, - эхом произнес свои слова Андрей.
Катя закрыла на мгновенье глаза и снова открыла их.
- Я отвыкла.
Она накрыла его руки своими ладонями, боясь заглянуть в его глаза, словно в окна опустевшего дома.
- Я отвыкла от боли. Рядом с тобой я забыла все плохое, что когда-либо случалось в моей жизни, осталось только хорошею. Я забыла, как это быть нелюбимой, быть одной, быть без тебя. Ты разбаловал меня, Андрюш, - она робко, неумело улыбнулась и осмелилась взглянуть в его глаза.
Он сжал ее пальцы своими ладонями.
- А сегодня, когда я увидела, как она …целует тебя, мне стало страшно. Я испугалась, что однажды та сказка, в которой я живу, закончится. Я испугалась, что однажды кто-то отнимет тебя у меня.
Андрей разжал пальцы, освобождая ее от тепла своих рук.
- Катюш…
- Дай мне договорить, пожалуйста, - она подняла руки, останавливая его. – Это глупо, но я ничего не могла с собой поделать. Стоило мне закрыть глаза, и я видела ее. Рядом с тобой. Это было невыносимо.
Андрей не выдержал, встал, подошел к Кате и крепко прижал ее к себе. Она обхватил его за шею.
- Ничего не говори, прошу, - шептала она ему, - прошу, ничего больше, и прости меня.
Андрей еще сильнее обнял ее. Он ничего не будет говорить, обещать. Глупая, она не понимает, что он просто никуда ее не отпустит и никому не отдаст.

* Он стоял, крепко держа Катю, машинально гладя ее правой рукой по спине. Он стоял напротив четвертой палаты и сквозь бездушное стекло смотрел, на столь непривычно безучастного к страданиям своей любимой Катеньки, Жданова. Он поднял голову, отводя взгляд к потолку. Роман сжимал беснующуюся в его объятиях жену друга, а самому хотелось одного – выть от собственной беспомощности и бессилия.

* Наконец, все оставили ее в покое, и она осталась в своем ненадежном убежище наедине с ним. Их отделяли друг от друга несколько метров, закрытая дверь и его безучастность, но главное, что она была рядом, что они были вместе.

* Только теперь Катя поняла, насколько пустыми и глупыми были ее прошлые страдания. Потерять Андрея. Только теперь Катя поняла весь горький смысл этих слов. Она всегда боялась потерять его для себя, боялась его равнодушных глаз, холода его прикосновений. Она боялась потерять его заботу, любовь. Но она никогда не думала, что его просто может не быть, что он может перестать существовать. Она никогда не думала, что он может перестать дышать тем же воздухом, ходить по той же земле, что и она, не думала, что солнечный луч может однажды, ворвавшись в его комнату, не разбудить его. Теперь Катя знала, чего ей следовало бояться. Он выкарабкается, он очнется, он увидит ее, сожмет ее пальцы, потому что иначе…

* Они почти не говорили, перебрасываясь изредка ничего не значащими для постороннего наблюдателя фразами, но понимали друг друга с полувзгляда, с полужеста. Катя тяжело переносила утешения и заботу матери. Елена Александровна переживала за зятя, но еще больше переживала за дочь и своего будущего внука или внучку. С матерью Андрея Кате было легче: у их боли было одно имя на двоих.

* - Служба спасения? Нет, не подходит, Малиновский. Сегодня ты мне нужен в качестве скорой психиатрической помощи… Зачем? – Он усмехнулся. – Мне нужен кто-то, кому не жаль назвать меня идиотом… Спасибо, всегда знал, что могу на тебя рассчитывать.

* - Жданов, когда вы с Катериной разведетесь …Тихо! Предметами тяжелее килограмма в меня не кидаться! Так вот, когда освободишься, я на тебе сразу женюсь. Дружище, ты у кого кофе варить научился?

* Андрей посмотрел на Катю, улыбнулся, шагнул ей навстречу и протянул руку.
- Потанцуй со мной.
Катины брови взлетели вверх.
- Ты не сможешь танцевать, тебе нельзя.
Он усмехнулся, положил ее левую ладонь на свое плечо, правую сжал в своей левой руке, а свою правую ладонь прижал к ее спине.
- Есть один танец, который под силу, кому угодно. Он называется «топтание на месте».
Катя беззвучно рассмеялась, прижимаясь к его груди, стянутой надетым под рубашкой тугим корсетом. Она ощутила, как пустота внутри нее заполняется теплом и нежностью. Рядом с ним она всегда чувствовала себя слабой и хрупкой, маленькой и беззащитной.

* Он пристально смотрел на свое отражение в ее широко распахнутых глазах, обрамленных дрожащими ресницами.
- Чем я заслужил тебя? За какие деяния Создатель наградил меня тобой? – вполголоса произнес Андрей.
- Ты появился в моей жизни. Ты любишь меня. Этого достаточно. Мне большего не надо. – Хрипло говорила Катя

Nюрочка

Преодолевая препятствия

* Эта была страсть. Взрыв страстного желания, помноженного на его безграничную к Ней любовь, возведённого в квадрат той тоски, которую он испытал вдали от Неё, с каждой секундой увеличивающегося в геометрической прогрессии. Он хотел Её безумно, безудержно. Хотел так, что тряслись руки, дрожали колени, отказывался работать мозг. В горле застрял какой-то тяжёлый сгусток энергии и не давал дышать. Это были все слова, которые остались невысказанными за эти дни, слова, которые рвались наружу, но никак не могли облечься в звуки.
           Он так долго не держал Её в объятьях… Невыносимо долго. Целых три дня. Для Андрея без Кати три дня – это уже целая вечность.

Амалия

Белые ночи или 32 мая

● - Зачем? Командировка на три дня. Всего-то - встретиться в «Астории» с господином… как его… Макакием Владиленовичем Лобзиком? Ну это день. А два – почти свободны.
- Малиновский! Ну сколько можно говорить? – невольно улыбнулся Жданов. - Да выучи ты, наконец: с Видленом Акакиевичем Гобздиком. Три слова! Три! По-русски.
- Вот удосужились же предки так покалечить судьбу несчастного бедолаги! – захихикал Малиновский.
- Ну, какой же он несчастный? Он сбудет нам свои пуговицы, купленные за восемнадцать тысяч триста долларов. Получит с нас двадцать три восемьсот. Пять с половиной тысяч прибыли – убедительное счастье. Ну, если ты, конечно, не провалишь эту сделку.
- Жданов, а ты не перегреешься – вот так, без калькулятора, считать?
- Возможно, - Андрей так и не удосужился бросить взгляд в сторону друга. – Даже наверняка перегреюсь, если ты, наконец, не спустишься к такси, которое тебя ожидает уже целых… - он посмотрел на часы - …пять минут. И вообще, убирайся с моего кресла.
- Да нет… Ты точно электронно-вычислительная машина. Усовершенствованная. ОТК номер пять.

● …Да, он когда-то и себя считал круглым дураком. За то, что всё совался к НЕЙ с безвкусными открытками да с плюшевыми мишками. Радовать хотел. Ну почему-то же ОНА сначала радовалась этим безделушкам? Он и продолжал. А оказалось – покупал доверие.
За то, что ревновал к ЕЁ дружку, выслеживая каждый его шаг из-за руля своей машины. И ещё долго недоумевал, чем же такое недоразумение, непростительная ошибка природы смогла заинтересовать ЕЁ - вдруг, в одночасье. А оказалось – ревновал к воображению.
За что был щедро обмыт рюмкой «Абсолюта» в «Лиссабоне». А оказалось – ЕЁ слезами.
За то, что выучил ЕЁ дневник по дороге за несколько минут от офиса до ресторана, ЕЁ словами же надеясь получить амнистию. А оказалось – расписался в воровстве чужого. И опоздал: амнистия и пропускной билет в ЕЁ жизнь давно были выданы новому знакомому, ресторатору и… Да просто гаду! А может, уже давно точно так же выдан и паспорт, который никто перед ЗАГСом не собирался есть, его использовали по значению, заменив в нём «оруженосную» фамилию «Пушкарёва» на сытую «Борщёва».
За то, что всё надеялся, начиная каждое утро с медитации и гипнотизирования телефонной трубки.
За то, что пару раз встречал и провожал с вокзала поезда.
За многое – дурак.
Теперь он не дурак. Теперь он раз и навсегда возненавидел Питер. А вместе с ним и рестораны, предпочитая домашний рацион. И полностью исключая из него такие блюда, как лапшу и борщ.

«Горлышко из стекла. Что ты наделала…»

●Но сам «сломал», сам же и «починил». Он всё теперь делал только сам. Спокойно и размеренно. Утром второго дня своего президентства заехал к другу и коротко позвонил в дверь. Роман открыл, но как только увидел Жданова, захлопнул дверь перед самым его носом. Андрей опять неспешно позвонил. А дальше так же спокойно и размеренно с разбегу выбил дверь плечом, ввалился в прихожую и упал от неожиданности на колени: замок был не закрыт. Поднялся, снял очки: «На, бей».

● Да, он её уволил. Из себя, изнутри, навсегда. И себя уволил от идиотских сантиментов, именуемых любовью. Закрылся на пятьсот замков и тысячу засовов. И выкинул ключи.
«Катя, подожди, я не смогу без тебя!»
«Сможете, Андрей Палыч».

● …В последнее время при воспоминании о Екатерине Премудрой, ставшей с какого-то непонятного перепуга еще и Прекрасной, у Малиновского начинала стойко саднить челюсть. Условный рефлекс – с того приснопамятного дня, когда по этой самой челюсти знатно проехался кулак Жданова.

Отредактировано Кип (12-02-2025 01:53:47)

Там "все будет хорошо" (с)